Дневник

Февраль 2006. Пал Палыч Столыпин - рассказы на поминках

Столыпин приехал в 1971 году в Чашниково, где у нас была летняя биологическая практика. Ему было 20 лет. Привёз его Боря Баркас. Пал Палыч, так его звали в юности, необычайно пришелся ко двору, жил в палатках, пил портвейн и водку и говорил о музыке. Пал Палыч, Фрунзенская набережная, 1970 годЗанятия эти у понимающей части юношества в то время были наиболее достойными и утонченными. Он в совершенстве разбирался в рок-музыке, всё помнил и знал. Мы дружили 35 лет. Перед глазами: комната на Ленинском, где они жили с Ритой (первый, юный брак, увы, распавшийся - но какой это был милый и весёлый дом). Паша крутит винт на головке ужасного магнитофона "Нота", добиваясь какого-то неощутимого нюанса звучания Джими Хендрикса из развешанных по стенам колонок... Английский язык так и не выучил, оставшись вне текста, только с названиями вещей и дисков - и при этом интуитивным совершенным пониманием Дилана, Битлз, Роллингов, Джетро Талл... Он был оригинальным домашним философом и рассказчиком, ему не было равных в расставлении слов в разговоре - он это делал мгновенно и единственно возможным образом. Он даже ругался по-своему. Фигурные ругательства использовали все, но наиболее красиво они слышались и как-то даже «смотрелись» - у него. Даже обычные ламентации по поводу низкого качества долгоиграющих пластинок фирмы "Мелодия" у него звучали по-своему: «Мастика-то хилая...»

Он придумал теорию скорлупки — тесного уютного пространства, где тебя никто не достанет. Генеральская дача его родителей в Шереметьево несколько лет служила такой скорлупкой. Gimme shelter - и убежище нашлось. Там собирались друзья и туда заглядывали люди, которых видели в первый и в последний раз. Двери были открыты. Гитарист Вадим Голутвин прожил там с женой Олей целый год. «Паша выходил из своей комнаты, где собирался ко сну, в разглаженной свежайшей пижаме в полоску, стучал к нам: ну что, сосед, покурим? И мы курили на лестнице.»

Или такая мизансцена: зима, около дома стоит огромный рундук с кожаной крышкой, на которой шапка снега, а сверху - играющий патефон; напротив в старом кожаном кресле с высокой спинкой сидит поэт Б. Баркас в генеральском кителе без погон и читает "Дхаммападу", покуда хозяин дома, Пал Палыч, раздувает самовар сапогом... Пожилой сосед-отставник, в течение сезона наблюдавший нас через забор, как-то спросил - какое-де отношение вы имеете к генералу Столыпину? После этого насельники "Шеремутьева" стали называться «люди генерала Столыпина» - остатки белогвардейских частей, укрывающиеся от красных.

Осенью 74-го Паша обычно жил в большом лендлизовском спальнике (на даче было много странных вещей). Ещё одна скорлупка — внутри тепло, сухо, в кармашке химический стакан на 100 г с оттянутым носиком. Паша таскал спальник за собой, как улитка раковину, и сладко спал то под забором, то под кустом облепихи. Просыпаясь, он вползал по ступеням на крыльцо и пронзительно кричал, протягивая стаканчик. Ему наливали портвейна. Если мало, он опять кричал, и ему подливали. Выпив, он падал прямо на пол. Это был пьяный, но гениальный театр.

Он всегда был аккуратистом. Худой, узкоплечий, с косящими глазами - Столыпин смотрелся даже в экстремальных обстоятельствах, и его очень любили женщины. Я помню сейшн с участием Саши Лермана, Андрея Макаревича и Игоря Саульского, состоявшийся осенью 75-го в 1-м мединституте. Аппарат поставили прямо в старой аудитории, где сиденья и столы, установленные полукружиями, поднимались кафедральными ступенями. Паша устроился на один ряд выше нас. Я обернулся и посмотрел на него. Справа от него сидела одна юная дама (кажется, её звали Аня), слева другая, обе - его подруги, вышедшие с ним в свет. Столыпин при этом читал книгу.

Вера Савельева: «В восемьдесят первом году я поехала со сборным коллективом на гастроли. В каком-то дворце культуры устанавливали сцену, а я от нечего делать прогуливалась по залу - в длинном белом платье, с длинным муншдтуком, в котором дымилась сигарета. И наткнулась на человека, спавшего без чувств на скамейке. "Мужчина", сказала я ему, "здесь, между прочим, женщина." Он открыл один глаз и сказал: "Увидимся." И мы увиделись, обменялись телефонами, поженились и прожили четыре года.»

Жизнь поколения 70-х была - жест, слово, скетч, театр миниатюр. Полуподвальный хэппенинг. Среди тех, кого я близко знал, Паша был наиболее «вне», вне общества и каких-либо обязанностей. Мы где-то учились — он просто жил и слушал музыку. В те времена, когда великий рок в СССР не имел выхода ни в залы, ни в клубы, ни на радио и ТВ, ни на страницы музыкальных журналов, Паша был живым "Rolling Stone", рассказчиком и критиком. В последние времена мы могли долго не видеться, но, застав друг друга у телефона, говорили часами, не уставая и не придумывая тем. Половину разговора могли, например, занимать цитаты из Швейка или Венедикта Ерофеева. Лёша Антонов (Старуха): «Паша говорил по телефону долго, но никогда не грузил.» Да, он был забавным, умным, интеллигентным, не вступал в пустые споры, никогда не толкался в беседе.

Водка и наркотики прошли очень жестко через его жизнь. Но он сбросил этот клубок, и остался веселым и живым. Последние 15 лет он жил в счастливом браке, растил сына и дочь. Это была волшебная скорлупка. Зарабатывал, правда, мало - всю жизнь работал руками (постановочная часть музыкальной сцены, мебельные цеха, ремонты, стройки). И вот жена оставляет Пашу, уходит в направлении большого светлого чувства (Столыпин: «Он не новый... но с бабками.») Вернее, выгоняют из семьи Пашу. Конечно, должна быть выслушана и другая сторона, но выслушают и рассудят нас всех в другом месте. Я просто подвожу историю к тому моменту, когда Паша оказался снова один. История жизни этого удивительного человека закончилась годом мучений, ревности, вынужденной разлуки с детьми. Он стал снова жить в своей квартире «на Поликарпова» (знаменитой не менее шереметьевской дачи). Пытался наладить жизнь, ремонтировал квартиру, которую до этого сдавали много лет, смотрел на DVD своих вечных кумиров, собрал уникальную аппаратуру - найденный на помойке и отреставрированный ленточный японский магнитофон, вертушку, ламповый усилитель, огромные самодельные колонки - как всё это звучало... Он встретил новую любовь, хотел венчаться. Кажется, выдержал.

Последний раз мы виделись с Пашей в ноябре 2005-го - на каком-то нашем клубном гиге, так что и поговорить не случилось. Потом хотел отвезти ему наше кино с Пера Джо (ведь Столыпин был на том концерте), вместе посмотреть, попить чаю. Меня стало неясно беспокоить, что мы давно не говорили. Как-то после Рождества в будний день часа в три я набрал его номер. Он поднял трубку, не узнал меня, потом сказал, что спит. Я удивился, сказал, что перезвоню. Потом два или три дня никто не подходил к телефону, мобильный тоже молчал. Наконец, после 15 длинных гудков Паша взял трубку, но еле смог сказать «аллё». Голос звучал слабо, издалека, словно не он и говорил. «Паша, что с тобой?» «У меня запой.» «Старик, главное, поднимай трубку, я привезу врачей, капельницу сделаем.» После этого три дня я слышал короткие гудки. Ну что делать, Паша заперся, это не первый запой в его жизни... Облажался я, в общем. То, что не один я, ничего не меняет. Надо было ехать, лезть в квартиру. Надо было и можно было столько сделать единственно верного в этой жизни. На четвертый день, 31 января, трубку взяла его последняя и бывшая жена. «Ты ничего не знаешь? Паша умер.» Не водка остановила его сердце, он давно победил алкоголизм. Страшно вымолвить - неумышленое убийство или самоубийство. Но судить нельзя, и никогда не узнаем.

Господи, прими душу раба твоего с миром. И пожалей нас всех, грешных и живых.

Пал Палыч, 80-e