С Андреем мы познакомились после первого курса Биофака, на летней практике в Чашниково. Это был высокий парень в очках и простой кепке, какие тогда носил пролетариат. Молодые ребята в 70-е хипповали, и важную часть стиля составляли одежда, волосы и музыка. «Узнается птица по полету, а фирмА – по шузУ» (девушка системы Наташа Жарова, сказано в 1973-м). Ничего этого в Андрюхе не было. Он не балдел от Битлз и Лед Зеппелин, но, как я понял сейчас (а почувствовал ещё тогда), был настоящим хипстером по сути. Он играл на гитаре и сочинял песни смешного и неприличного содержания. Иногда такие зонги придумывались по строчкам всей нашей компанией «людей на “-ский”» (Иванов-Смоленский, Лебединский, Соколовский, Масиновский, Аграновский… и примкнувший в ним Баркас). Не помню, пел ли Андрей песни Окуджавы, Высоцкого, Галича, которые тогда были любимы студенчеством. Кажется, нет, не пел. Пели вот что, уж извините:
Пролил Баркас на желтую рубашку Селёдку прошлогоднюю, ой, бля, Рубашка превратилася в какашку А больше мы не скажем ничего!
Мы на полях тягали кузьку А нас тягали на поля Влачили х.. по грядкам узким П..дою дыбилась земля
Общий рельеф волнистый Речка течёт Москва Наши пути тернисты И грубоваты слова И, вспоминая Insecta, Бьём на себе комаров Эта поганая секта Видит в нас дойных коров.
Смех сотрясал палатки. Мы пили водку и бодрствовали до утра. Однажды Боря Баркас залез на пружинистую кровать, поднял руку, начал читать стихи и… исчез. Он упал мгновенно, как столб в бурю, и завалился точно между доской и брезентом палатки. Это был единственный случай в жизни, когда я чуть не умер от смеха. Вот жалость, что не получилось… Некоторые досыпали в лабораториях за бинокулярными микроскопами, отчего под глазами оставались заметные круги.
(Никак не пойму, отчего там упоминается Звенигородская биологическая станция, ведь это песня из Чашек).И, презирая перелески, Он покидает ЗБС Наш Иванов-тире-Смоленский Каких-то девок тащит в лес.
На утренней линейке начальник практики Филин вызывал провинившихся.
«Вчера после отбоя некоторые студенты были замечены… Иванов-Смоленский, два шага вперед! Лебединский, два шага вперед!»
(Голос из рядов): «Всех не перестреляете!»
«Зацепин, два шага вперед!»
Я иногда вижу Филина, идущего по дорожке около Биофака. Его знаменитая борода побелела, а в остальном он совсем не изменился. Иногда трудно узнать однокурсника, а его узнаешь непременно. Как я сейчас понимаю, Филин был нормальный мужик. Он пытался как-то поддерживать порядок среди нашей юной анархии. Тем не менее, его имя попало в сатирический куплет.
Спокойной ночи, дядя Филин, Спокойной ночи, распиздяй, А из палатки доносилось: А ну-ка, Боря, наливай.
Однажды ночью Иванов-Смоленский пришел со свидания с любимой и сказал фразу, вошедшую в устный эпос:
«Ребята, я счастлив!»
Их свадьба с Аллой была первой на курсе. Я был там и сказал глупый тост, а потом на лестнице подрался с Лебедем за то, что он нажрался и ругался матом при девочках. Мне до сих пор стыдно. Но не обо мне речь. Андрей и Алка прожили долго и счастливо 40 лет.
После 75-го года наши пути с ребятами разошлись. Я слышал об Андрее истории. Как он впервые в мире вырастил тимус из стволовой клетки, поссорился с научным руководителем (А. Я. Фриденштейном), и это открытие не увидело света. Как начал писать прозу и стихи, опубликовал книги. Как тренировал своего сына по теннису и бадминтону, и мальчик достиг серьёзных результатов, стал участвовать в больших соревнованиях. Как путешествовал по всему миру, работал с Фондом защиты дикой природы. После окончания Биофака мы виделись дважды. Один раз на юбилее нашего курса в 95-м, когда он появился в конце вечера в «десятке» (10-й столовой) и был недолго. Мы даже не поговорили. Другой раз Андрюха пришел на наш концерт в «Доме-у-дороги» (года три назад).
«Андрюха, рад тебя видеть, где ты, что делаешь?»
«Да я, вообще-то, поэт».
Это было сказано вполне «по-смоленски». Андрей подарил мне книгу стихов, я её прочел и понял, что он действительно поэт. Стихи его не искромётны и не просты, читателю потребуется труд, чтобы их понять. Но это стихи, без сомнения. В них есть что-то хлебниковское, но не в смысле влияния или подражания (хотя и это законный путь поэзии), скорее в настроении и в смелой неловкости, что-ли. Я так и написал Андрюхе. Мне показалось, он нуждался во внимании и оценке того, что он делает.
(Из стихотворения «Крыму»)День постарел. Спит май под минаретом, Холодной стариной шумит песок, И с ветра поэтическим приветом Летит твой шепот хриплый на восток.
Он спрашивал меня, в каких клубах можно петь свои песни. Дал мне ссылки на сеть, я послушал его последние вещи. Они мне показались странными и грустными, написанными в тёмной гамме, если такая художественная аналогия понятна. Конечно, это было не для музыкальных клубов, в которых выступал «Чёрный Хлеб». Хотя я написал Андрею о людях и местах, которые могли бы ему пригодиться. После этого мы больше не виделись. Но я продолжал вспоминать его. Мне думалось, что ему трудно внутри, что выход не находится. Даже авторское предисловие к последней книге стихов Андрея похоже на прощание и подведение итогов.
«И нет уже мальчика, нет уже нашего короля вечерней беседы за ужином. Поймите, он важен, поймите, он нужен нам».
Дорогой, умный, ранимый, бесконечно важный для меня Андрюха.